![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Бруклин
Я приехал на борт своего нового судна в третьем часу ночи. Судно называлось Safmarine Douala и стояло под погрузкой какао-бобами в Абиджане. Бросив чемодан в свою временную каюту судовладельца на капитанской палубе, я уже собирался завалиться спать, как почуствовал чей-то пристальный взгляд. От порога открытой двери каюты за мной внимательно наблюдал небольшой рыжий пёс.
На мои приглашения он не отреагировал, постоял, посмотрел ещё немного и ушёл.
В последующие три недели моего дублёрства Бруклин (так звали эту собаку) регулярно заходил ко мне в каюту, когда я сидел там над документами, деликатно изучал меня, постепенно подходя всё ближе, и в конце концов мы окончательно подружились. Когда я уже в Америке принял пароход под своё командование, я уже был в курсе истории Бруклина, его повадок и судовых обязанностей.
Главная из этих обязанностей заключалась в предотвращении проникновения на борт зайцев. Safmarine Douala уже много лет стояла на линии Западная Африка – восточное побережье США. В Африку везли нефтяное оборудование, бумагу, ширпотреб и множество прочих товаров. Обратно возвращались полностью загруженными какао-бобами для того, чтобы гарантировать каждому американцу «толстый, толстый слой шоколада» на его сникерсе. Наряду с какао в страну свободы стремилось также множество африканцев, которые всеми способами норовили спрятаться в трюме среди мешков. Они-то и были главной целью и смыслом жизни Бруклина.
Абсолютное большинство негров на удивление сильно боится собак. Мне даже рассказывали занятную теорию приоисхождения этого феномена, но я не совсем с ней согласен. Факт тот, что, когда мы с Бруклином появлялись на верхней палубе во время грузовых операций, все местные докеры, большая часть из которых по местным обычаям дрыхла в тени, моментально пряталась.
Бруклин, высоко неся бубликом свой рыжий флаг-хвост, важно обходил и обнюхивал палубу, загонял на комингс трюма зазевавшихся негров и всячески демонстрировал своё присутствие на судне. Эти регулярные демонстрации флага приводили к тому, что отбивали у местного населения тягу к цивилизации, правам человека и заморским путешествиям именно на нашем пароходе.
Естественно, в последнем африканском порту Бруклин производил особо тщательный осмотр и обнюх всех грузовых помещений. В общем, на его будке, установленной на крыле мостика, не даром красовалась надпись «Ship’s Security Officer».
Однако, в эту будку Бруклин помещался лишь тогда, когда судно прибывало в порт и на борту находились портовые власти. В остальное время он проживал в капитанской каюте. Обычная его позиция была поперёк порога у входа.
В результате дверь моей каюты была всегда открыта, но в абсолютной безопасности. Бруклин, как опытная секретарша, определял цель визита любого из членов экипажа и реагировал соответственно: от позволения перешагнуть через себя до угрожающей позы и предупредительного лая. Среди экипажа у него были свои любимчики и не очень. Второму помощнику, который слишком настойчиво и фамильярно пытался звоевать его дружбу, он даже прокусил палец. Но это был единственный инцидент подобного рода. В основном же Бруклин был со всеми своими дружелюбен, весел, охотно принимал угощения, но прекрасно понимал судовую иерархию и беспрекословно слушался только капитана.
В американских портах Бруклину запрещали сход на берег, поэтому он во время моих отлучек с судна ждал меня у трапа. В африканских же портах он всегда сопровождал меня в прогулках по причалу, отбегая недалеко и ненадолго. Местные неоднократно предупреждали словами «Чоп-чоп», поднся щепоть одной руки ко рту, а другой показывая на Бруклина, дескать одинокую собаку здесь запросто могут забить и съесть. Но мой Брушка был хитрым, опытным, умел постоять за себя и избегал неприятностей. Только при стоянках судна в Сан Педро он позволял себе загулы на целый день. Вероятно потому, что это была его родина и он спешил навестить своих старых знакомых. После отхода из этого порта он особенно долго дрых.
Через пять месяцев нашей дружбы приехал мой сменщик. Сдав ему дела, я ещё несколько дней оставался на борту, переехав снова в ту же каюту судовладельца по соседству с капитанской. Бруклин заходил ко мне, вздыхал, ложился в ногах и подолгу лежал, пока я читал или смотрел телевизор. Он всё понимал. В мой последний день на борту он внезапно допустил сентиментальность – лизнул мою руку, чего никогда раньше не делал. После этого, видимо застеснявшись проявленных чувств, он выбежал из каюты и больше уже ко мне не подходил, окончательно смирившись с новым хозяином.
На мои приглашения он не отреагировал, постоял, посмотрел ещё немного и ушёл.
В последующие три недели моего дублёрства Бруклин (так звали эту собаку) регулярно заходил ко мне в каюту, когда я сидел там над документами, деликатно изучал меня, постепенно подходя всё ближе, и в конце концов мы окончательно подружились. Когда я уже в Америке принял пароход под своё командование, я уже был в курсе истории Бруклина, его повадок и судовых обязанностей.
Главная из этих обязанностей заключалась в предотвращении проникновения на борт зайцев. Safmarine Douala уже много лет стояла на линии Западная Африка – восточное побережье США. В Африку везли нефтяное оборудование, бумагу, ширпотреб и множество прочих товаров. Обратно возвращались полностью загруженными какао-бобами для того, чтобы гарантировать каждому американцу «толстый, толстый слой шоколада» на его сникерсе. Наряду с какао в страну свободы стремилось также множество африканцев, которые всеми способами норовили спрятаться в трюме среди мешков. Они-то и были главной целью и смыслом жизни Бруклина.
Абсолютное большинство негров на удивление сильно боится собак. Мне даже рассказывали занятную теорию приоисхождения этого феномена, но я не совсем с ней согласен. Факт тот, что, когда мы с Бруклином появлялись на верхней палубе во время грузовых операций, все местные докеры, большая часть из которых по местным обычаям дрыхла в тени, моментально пряталась.
Бруклин, высоко неся бубликом свой рыжий флаг-хвост, важно обходил и обнюхивал палубу, загонял на комингс трюма зазевавшихся негров и всячески демонстрировал своё присутствие на судне. Эти регулярные демонстрации флага приводили к тому, что отбивали у местного населения тягу к цивилизации, правам человека и заморским путешествиям именно на нашем пароходе.
Естественно, в последнем африканском порту Бруклин производил особо тщательный осмотр и обнюх всех грузовых помещений. В общем, на его будке, установленной на крыле мостика, не даром красовалась надпись «Ship’s Security Officer».
Однако, в эту будку Бруклин помещался лишь тогда, когда судно прибывало в порт и на борту находились портовые власти. В остальное время он проживал в капитанской каюте. Обычная его позиция была поперёк порога у входа.
В результате дверь моей каюты была всегда открыта, но в абсолютной безопасности. Бруклин, как опытная секретарша, определял цель визита любого из членов экипажа и реагировал соответственно: от позволения перешагнуть через себя до угрожающей позы и предупредительного лая. Среди экипажа у него были свои любимчики и не очень. Второму помощнику, который слишком настойчиво и фамильярно пытался звоевать его дружбу, он даже прокусил палец. Но это был единственный инцидент подобного рода. В основном же Бруклин был со всеми своими дружелюбен, весел, охотно принимал угощения, но прекрасно понимал судовую иерархию и беспрекословно слушался только капитана.
В американских портах Бруклину запрещали сход на берег, поэтому он во время моих отлучек с судна ждал меня у трапа. В африканских же портах он всегда сопровождал меня в прогулках по причалу, отбегая недалеко и ненадолго. Местные неоднократно предупреждали словами «Чоп-чоп», поднся щепоть одной руки ко рту, а другой показывая на Бруклина, дескать одинокую собаку здесь запросто могут забить и съесть. Но мой Брушка был хитрым, опытным, умел постоять за себя и избегал неприятностей. Только при стоянках судна в Сан Педро он позволял себе загулы на целый день. Вероятно потому, что это была его родина и он спешил навестить своих старых знакомых. После отхода из этого порта он особенно долго дрых.
Через пять месяцев нашей дружбы приехал мой сменщик. Сдав ему дела, я ещё несколько дней оставался на борту, переехав снова в ту же каюту судовладельца по соседству с капитанской. Бруклин заходил ко мне, вздыхал, ложился в ногах и подолгу лежал, пока я читал или смотрел телевизор. Он всё понимал. В мой последний день на борту он внезапно допустил сентиментальность – лизнул мою руку, чего никогда раньше не делал. После этого, видимо застеснявшись проявленных чувств, он выбежал из каюты и больше уже ко мне не подходил, окончательно смирившись с новым хозяином.